Но оно мне нравится, пусть здесь полежит.
Пока 676 слов.
Камушек про Хакса
Сколько Хакс себя помнил, гулять в одиночку у воды мать ему позволяла редко.
Вообще не позволяла, честно сказать, а теперь еще и Эльзу настращала на брата стучать, «коль у бедового голова на восток повернется да ноги к берегу направятся». Послушная Эльза и стучала, из-за чего они с Хаксом часто кружились по двору, вцепившись друг другу в огненные патлатые головы. Даже не из сестринской вредности, не из желания получить заслуженную похвалу от огрубевшей раньше времени материнской ладони — по голове, да по затылку, чтобы тепло тебя от этой нехитрой ласки всего-всего накрыло и согрело. Скорее, боится похлеще матери, что в один ненастный день уведут брата мысли куда глаза глядят, да ищи-свищи его по свету белому: хоть и смотрит Хакс себе под ноги, да нет ему разницы, что по камням перепрыгивать, что через бурелом пробиваться, коли «блажь какую в котелок Имдра подкинет», как мать часто говаривает.
И ладно бы убрел, спохватиться и вернуться — дело нехитрое, но вот беда — не отдаст тебя вода, коли оступишься и со скользкого камня островных берегов салвигам в руки попадешь. А те уж медлить не будут — подхватят под рученьки белы пальцами узкими, с когтями на каждом с ладонь, и поминай как звали. Утащат на дно, покрытое льдом, в пещеры, которых свет никогда не касался, на гибель к Хозяину Морей, что твою душу с воздухом выпьет, все тепло, Падме при рождении дарованное, заберет с пузырями, а взамен распорет тебе горло и положит туда крохотный черный камушек, ледяной, что его взгляд, и тяжелый, что вода над головой. И скует тебя тоска безграничная, что не видать концов, что отца и мать родных забудешь, забудешь и любимую с горячими устами, и детей-молодцов, и друзей отважных, что с тобой моря бороздили. Все, все, вплоть до самого себя забудешь, чтоб с тоски с ума не сойти. И тогда швырнет тебе Хозяин ржавый меч, и пойдешь, понесешься ты за ним с другими несчастными, по просторам морей, чтобы собрать дань от мира людского — горькую, трепыхающуюся, как ты недавно живую. И не видать тебе покоя, лишь вечная дорога сквозь мутные ледяные толщи вод твою судьбу опишет...
***
Камушек про Кайло
Сколько Кайло себя помнил, столько тетка Ара гоняла Рыжего и его бедовую старшую сестру от побережной полосы. Как не примешься вытягивать сети, так все под чужие вопли и причитания. Рыба от этого была тоже не в восторге, как и сам Кайло, вот только в отличие от него та всегда могла прошмыгнуть между крупных неловких пальцев и сбежать из низкой широкой бадьи, куда мальчишка скидывал выпутанный из сетей улов. Кайло же оставалось только разочарованно стонать и бить ладонью по воде — вот же незадача! Отец на это дело только закатывал глаза, ловко просеивая свою часть сетей, да вздыхал разочарованно: не в него сын пошел...
Не в него, ловкача и удальца, Хана по кличке Соло. Бесстыжего барыгу и вора, как-то умыкнувшего самую красивую девку с дальних берегов, да двенадцать мешков чистой бирюзы, о которой до сих пор шли в кантинах восторженно-завистливые шепотки. Сам отец говорил, что у таких, как он, настоящих богатств в жизни только два бывает: крепкая лодка да голова на плечах. А остальное, ухмылялся Хан, зависит уже от того, с каким пальцем во рту ты родился да от воли фаллегл. Ну, еще, добавлял он, когда Кайло подрос, сально подмигивая, как ты с этими самыми фаллеглами договоришься... На этом моменте не в меру разговорившийся батя обычно получал от матери крепкого леща по затылку, а сын — наказ про такие вещи от отца не слушать.
Конечно, самое интересное-то, оно явно подальше от его детских ушей должно, по мнению матери, лежать. Хан был с этим не совсем согласен, Кайло тоже, так что мудрости отцовской ему иногда перепадало. Моментами и вразброс, невпопад и мельком, будто в голове у отца тоже все носилось и вертелось, как и сам Соло всю жизнь: три четвертины года где-то по морям да Дальним Берегам, осьмушку - в пути от них с матерью и к ним же, да осьмушку с ними, в ладной избе у горячего очага, хотя и здесь он находил места, где прятался, как заяц, а потом внезапно возникал, будто ничего и не бывало, с хитрой усмешкой обветренных губ и горстью сладких орехов в кармане.